Кейс ван дер Пейл
// zen.yandex.ru/media/freeconomy
Капиталистическая рыночная дисциплина оказалась под воздействием кризиса в конце 1960-х – начале 70-х годов. Можно сказать, что подавляющее большинство явлений, придающих современному периоду его особые черты переходного общественного строя, берут начало именно в этом пункте истории. Советский блок тогда тоже продемонстрировал первые признаки экзистенциального кризиса: прибегнув к репрессиям в ответ на попытки в Чехословакии приспособить государственный социализм к более высокому уровню производительных сил, он обнаружил, что система исчерпала свой потенциал модернизации, и иной возможности кроме отступления назад к рынку и капитализму нет. Несмотря на это, СССР и его блок не развалились до конца 1980-х годов, и поэтому идея социализма, его проблемы и возможности продолжали ассоциироваться с тем, как шли дела у советского государственного социализма на протяжении следующих двадцати лет. Таким образом для большинства представление о том, что мы живем в эпоху перехода от капитализма к социализму, сошло на нет вместе со спуском флага с серпом и молотом над Кремлем.
Развитие производительных сил со времен первоначального кризиса конца 1960-х – начала 70-х годов работало на преодоление капиталистических отношений собственности, что продолжается и по сей день. Основное противоречие капиталистического способа производства есть противоречие между общественным характером производства, который углубляется в результате самого капиталистического развития, и частнокапиталистической формой присвоения.
Информационная революция, которая началась в 1970-х годах, с этой точки зрения представляет собой ключевую трансформацию в направлении обобществления труда. Информация, знания носят непосредственно общественный характер (ведь, в принципе, можно овладеть определенным элементом информации, не отнимая его у других); их две основные формы, технология и идеология, вносят непосредственный вклад в общее социальное развитие. Конечно, в случае противоречивого строя, при котором все общественное пребывает в режиме частного присвоения, это не самоочевидно – технологии могут быть объектом прав интеллектуальной собственности (скажем, патенты на лекарства), идеология же может быть противоречива, оставаясь воплощенной в товарной форме, как фетишизм, от брендов до либерального мировоззрения, о котором твердят на все лады основные СМИ – даром что факты указывают в другом направлении.
Мобильный телефон стал «генотипическим» товаром на мировом рынке, и количество абонентов сотовой связи стремительно выросло, достигнув к 2012 году 6,8 миллиардов, что почти эквивалентно численности мирового населения. Тот факт, что у многих жителей Африки или Южной Азии даже нет электричества, и что современный мир охвачен насилием и войной, является следствием продолжающихся (и становящихся все более опасными) попыток удержать данный процесс в русле частной формы присвоения. Неравенство внутри общества и между обществами является лишь следствием искажений, которые создает капиталистическая формация как в «информационной» вселенной, так и в других. Имеющийся у нее потенциал построения действительно мирового сообщества вступает в жестокое противоречие погружению подавляющего большинства населения в крайнюю нищету. Принципы хищнического неолиберализма, разновидности капитализма, продвигаемой с позиций спекулятивного, «приносящего деньги» капитала, продолжают удерживать мир в заложниках в интересах немногочисленной олигархии.
И все же информационная революция фактически подорвала ключевое положение неолиберализма, согласно которому современная экономика настолько сложна, что ее невозможно понять. Хайек называл рынок непостижимым «расширенным порядком», подчиняющим себе волю простых людей. Именно непознаваемость вселенной рыночных операций стала отправным пунктом утверждения Хайека о необходимости радикальной свободы от государственного вмешательства или регулирования.
На самом деле даже первоначальный вывод Хайека о том, что планирование ведет к диктатуре, основывался на методологической ошибке. Как писал в начале 1970-х годов польский марксист Влодзимеж Брус, Хайек исходил из того, что выбирать следовало между планированием и свободой, тогда как в действительности свобода не должна вступать в противоречие с планированием; цель должна состоять в примирении очевидно противоречивых целей моноцентрической эффективности и гуманистического полицентризма.
Благодаря использованию больших данных и гибкой кибернетической системы централизованного планирования, связанной с переведенными в цифру предпочтениями в рамках более широкой структуры, взаимное согласование планирования и свободы становится возможным на практике. Или, по словам Тима О’Райли: «Мы переживаем уникальный момент, когда новые технологии позволяют уменьшить объем регулирования при одновременном увеличении объема надзора и получения желаемых результатов».
